Подвиг за архивной строкой

Кто не слышал в нашей области о беспримерном подвиге в годы войны семилукской колхозницы Прасковьи Ивановны Щеголевой?

Ценой своей жизни, жизни матери и детей своих она спасла советского летчика Михаила Тихоновича Мальцева, попавшего в беду. Но немногие доподлинно знают, кто впервые увидел в архивах КГБ фамилию этой героини. И не просто увидел, а всем сердцем почувствовал, что трагическая смерть семьи Щеголевых необычна, что за ней кроется какая-то тайна. Таким человеком — я могу сказать сейчас об этом, не прикрывая его псевдонимом, как тридцать лет назад, был сотрудник госбезопасности майор Виктор Александрович Мартыненко.

* * *

Это было в начале шестидесятых годов. Знакомясь с архивами военных лет, следователь Мартыненко еще раз прочел одно давно забытое дело. В нем говорилось, что одна колхозница из Семилук погибла вместе со своей семьей, но не выдала врагу раненого летчика. А на следующий день другая женщина из того же колхоза привела немецких солдат к дому, где он скрывался. Беспримерный героизм и подлое предательство.

Историей заинтересовалась газета «Советская Россия», где я работал собкором.

Мы поехали вместе с Мартыненко в Семилуки. Побывали на скромной могилке на берегу Дона, где похоронены Щеголевы, расспросили местных жителей, что они знают о Прасковье. Долго беседовали с ее старшим сыном Сашей, единственным живым свидетелем трагедии. И вот какая прояснилась картина.

В 1942 году река Дон была передним краем, границей между нашими войсками и врагом. Дом Прасковьи Щеголевой стоял под высоким берегом, у самой донской поймы.

15 сентября Щеголева собрала всех детей, позвала мать Наталью Степановну и пошла с ними домой, откуда фашисты выселили их. Тут, возле пустующего дома, на нейтральной фронтовой полосе, росла картошка, а в доме остались кое-какие нужные вещи. Как и рассчитывала Щеголева, немецкий часовой растерялся, не сумел задержать детей.

Они уже работали на картошке, гак вдруг начали бить зенитки и пулеметы. За крутым берегом раздался свист, непонятный шум, и Щеголевы увидели падающий на пустырь около их усадьбы краснозвездный самолет.

Прасковья и ее мать вытащили окровавленного, потерявшего на миг сознание пилота из горящей кабины,- быстро переодели в гражданскую одежду и помогли укрыться в ближайшем овраге.

Подъехавшие вскоре на место происшествия фашисты учинили зверскую расправу над безоружными людьми. Допытываясь у них, куда делся летчик, они жестоко избивали женщин и детей, травили их овчарками, но так и не добившись ничего, всех, кроме Саши, тайно сбежавшего из закрытого дома, расстреляли.

Что же стало с самим летчиком, спасенным такой дорогой ценой? Рассказы окрестных жителей были противоречивы. Одни утверждали, что о раненом летчике фашисты узнали от Натальи Коршуновой, другие показали, будто его выдала Мария Дубинкина. Кто из них прав? Вот если бы был жив сам летчик...

И, к нашей радости, вскоре после публикации в «Советской России» заметки: «Звезда над Доном» нашелся этот летчик. Им оказался лесничий из Башкирии Михаил Тихонович Мальцев. Он сообщил, что во время Отечественной войны служил пилотом 825-го штурмового авиационного полка 225-й авиационной дивизии. Его часть базировалась на одном из аэродромов под Воронежем. 15 сентября 1942 года Мальцев возвращался с боевого задания на самолете ИЛ-2. При развороте у села Семилуки в мотор самолета попал вражеский зенитный снаряд. Машина загорелась и упала на окраине села недалеко от Дона. Спасли его две женщины с детьми. Их имен и то, что они поступили так героически, спасая его, он до последнего времени не знал. Но хорошо помнит, как его выдала какая-то женщина из соседнего села.

Мальцева пригласили приехать в колхоз на праздник Победы, который в этой год стали отмечать официально, и на открытие обелиска Прасковье Ивановне Щеголевой. Помню, гак мы с Виктором Александровичем и извест-

ным в ту пору председателем колхоза "Семилукский" Григорием Антоновичем Скляровым встречали его в аэропорту. А потом целую ночь в доме бригадира Егора Кузьмича Стрыгина слушали волнующую Повесть бывшего летчика о памятных для него боях под Воронежем, о муках и унижениях фашистского плена, о косых взглядах, которые нередко бросали на него после войны некоторые сослуживцы в Башкирии.

Запомнилось нам и утро, когда показали Мальцеву еще до официального открытия памятник Прасковье Щеголевой. С него еще не снято было покрывало. Его приподняли, и мы прочли высеченные на граните слова:

Здесь геройски погибла от рук фашистов и похоронена семья П. И. Щеголевой...

Они пожертвовали жизнью, спасая советского летчика М. Т. Мальцева.

Михаил Тихонович на наших глазах побледнел. А когда увидел портрет простой русской женщины, которая такой ценой подарила ему жизнь, он упал на колени с букетом тюльпанов и, обхватив руками холодный гранит, долго не мог подняться.

Что передумал в тот миг человек в синей форме лесничего, мы не знаем. Но наверняка мы думали в унисон с ним об одном и том же — о великом человеческом подвиге Прасковьи, его морально-нравственной стороне. Сами участники войны, мы, конечно, знали о подвигах Гастелло, Матросова и сотен других героев, пожертвовавших своей жизнью ради товарищей по оружию, ради Победы. Но знали и другое: солдаты и офицеры давали присягу Родине, клялись до последней капли крови защищать нашу священную землю от врага. А что же двигало поступками Прасковьи Щеголевой? Как она смогла подняться на такую нравственную высоту?

Разъяренные эсэсовцы избивали Прасковью, на ее глазах истязали мать и детей, требуя указать, куда исчез летчик. Что стоило Прасковье Ивановне просто показать на овраг — ищите, мол, там? Возможно, будь на ее месте человек слабее духом, он и протянул бы руку в сторону оврага.

А Щеголева, видимо, представила, что не раненый летчик скрылся сейчас в овраге, а ее муж-фронтовик Степан... И она решилась.

Ее ударили, она сказала:

— Не видела, не знаю...

Новый зверский удар в лицо.

—    Не видела...

Овчарки стали терзать детей.

—    Не видела...

В ее словах была непонятная врагам, непреодолимая даже страшными пытками сила духа. Это был незримый поединок русской души, ее мужества и благородства с фашистской цивилизованной дикостью.

От памятника мы повали в село Ендовгаце и были свидетелями своеобразной «очной ставки» бывшего пленного летчика со своей предательницей. Мальцев узнал ее среди группы женщин, сажавших на колхозном поле лук-сеянец. Когда он подошел к ней и напомнил, как она советовала ему сдаться в плен, уверяя, что там ему будет не хуже, от испуга и растерянности она выронила из фартука лук и произнесла лишь одно слово: «О, Господи!»

—    Знала бы ты, как «легко» мне было там...

Голос Мальцева дрогнул. Еле овладев собой, он круто повернулся и зашагал к машине.

Заговорили женщины, молча наблюдавшие эту сцену:

—    Догони! Стань перед человеком на колени!

—    Проси прощенья!

А потом кто-то тихо сказал:

—    Иди домой, Наталья. Не будут сегодня люди работать вместе с тобой.

И все поняли, сердцем своим почувствовали, что это самая высшая мера народного морального наказания, которая неотвратимо настигает любого предателя.

А потом был многолюдный митинг, посвященный 20-летию Великой Победы и открытию памятника Прасковье Щеголевой. На нем сообщили, что за проявленные героизм и мужество Прасковья Ивановна Щеголева посмертно награждена орденом Отечественной войны Т степени.

Право открыть памятник единодушно было предоставлено Мальцеву. Белое полотно упало к подножию обелиска, и с гранита глянуло на людей знакомое лицо Прасковьи Ивановны. Она будто говорила всем: «Спасибо вам, люди... от меня и от моих детей...»

И люди отвечали ей слезами и благодарностью. Они клали на могилу цветы, повторяя слова, золотом светившиеся на граните: «Спите спокойно, герои. Народ никогда не забудет ваш бессмертный подвиг».